Трудности современного сознания в изучении богослужебного пения

Внутреннее делание. Иисусова молитва

Иисусова молитва как молитвенная практика трудно совместима с современными представлениями и методами познания. Иисусова молитва не является «ни философским умозрением, ни научным анализом, ни эстетической интуицией, ни нравственной работой, практика Иисусовой молитвы не укладывается ни в одну из форм деятельности современного человека»  (стр69).
В то же время Иисусова молитва называется даже не молитвой, а «умным деланием», т. е. предполагается  занятость именно умственных сил. Святой Григорий Синаит называет Иисусову молитву «умным воплем внутри», т. е. истинная молитва должна быть таким призыванием Бога, которое совершалась бы с максимальным напряжением всех способностей души.
Первое, что можно отметить, – молитва совершается тайно в глубине сердца, по слову Евангелия: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу Твоему, Который втайне» (Матф. 6:6). Потайная комната – это сердце человека, куда нужно войти, затворив дверь от всех земных образов и представлений, чтобы молитва, вышла за пределы чувств и понятий. Что же остается? Аскетическое творение молитвы в духе, но современный человек в большей степени душевный человек и он «не принимает то, что от Духа Божия», и есть опасность принять душевное за духовное.
Чтобы чисто творить духовную молитву, человек, в своем трисоставном единстве духа, души и тела, должен в аскетической практике привести тело и душу в способность содействовать пламенению духа. «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся» (Лук. 12:49). Подвижник, в котором Бог возжег пламя духа, обращается уже не к преходящему облику мира, а в «умном делании» «созерцает сокровенный вечный лик».
Различают три вида молитвы. Молящийся первым образом молитвы знает, что Бог, превышающий всякий образ и всякое представление, не может быть постигнут ни чувством, ни мыслью. Однако если он обратится к чувственной или мечтательной молитве, что более свойственно его непреображенной природе, то может принять ложь за истину и впасть в состояние прельщения («прелести»).
Сущность второго образа молитвы заключается в непрестанной брани с приходящими извне мыслями и чувствами, отвлекающими от слов молитвы. Отличительной чертой такой молитвы является то, что происходит она в голове, а «помышления злые исходят из сердца», но новоначальный не видит их, так как не внимает сердцу» (преп. Симеон).
Третий образ молитвы «невероятен». «В процессе этой молитвы ум, нисходя в сердце и водворяясь в нем, входит во внутреннюю тайную клеть и, закрывая за собой дверь от вещей и предметов мира, делается недоступным для умозаключений и чувственных восприятий», что для душевного человека, не принимающего духовного, непостижимо! Для подвижника именно здесь «осуществляется тайна живого опыта богопознания, не имеющего ничего общего ни с какими-либо умозрениями, ни с философскими концепциями, ни с научными представлениями, ни с художественными вдохновениями, ни с чувственными фантазиями; именно здесь человек познает благость Господню, по слову Святого Писания: «Вкусите и видите, яко благ Господь» (Пс. 33:9).
Молитва третьего образа, или молитва погружения ума в сердце, порождает собственно богослужебное пение, конкретными проявлениями которого могут служить византийское осмогласие, григорианское пение и древнерусская богослужебная певческая система. Их «основополагающим принципом является строгая, чисто вокальная монодийность, в которой каждая мелодическая структура закреплена за определенным текстом, временем, литургическим действием. Их мелодизм сцементирован единым интонационно-ритмическим строем, который вместе с монолитностью монодии является воплощением того Единства, которого достигает ум, молитвенно водворенный в сердце и освободившийся от множественности мира»

(стр. 61).

Трудности современного сознания в изучении Богослужебного пения

«Появление в нашей жизни феномена древнерусского богослужебного пения, буквально возникшего из бездны исторического небытия, есть настоящее чудо»  , – пишет исследователь и композитор В. Мартынов.
Нужно относиться к нему не как к объекту изучения, но как к средству спасения, как к возможности исправления ошибочности нашего мира и раздробленности нашего сознания.
Если опыт изучения богослужебного пения использовать как «средство обретения живого духовного синтеза», то что станет препятствием?
Во-первых, отсутствие подобного опыта. Поэтому обращение к этой теме поднимается не ради механического расширения знаний, а ради изменения своего мышления для обретения живого духовного восприятия. Другим препятствием будет уже сформированное «вымывание внутреннего смысла из всех форм христианской жизни». Это характерно для западноевропейской культуры, взявшей в основу религиозного опыта требование «подражания Христу», которое совершается (что увидеть особенно важно) собственно человеческими силами. Задачи восточной аскетики в корне другие: это – «теозис», т. е. преображение Богом человеческой природы через освящение благодатью.
Как измененные акценты религиозного опыта Запада повлияли на сознание? Создание вещественных образов в воображении совершенно чуждо Иисусовой молитве, но «манера западного мышления стала доминирующим фактором современного сознания». Идея «отчуждения и отстраненности» от Бога через внешний художественный акт подражания – таков путь западной Церкви, в то время как на Востоке «все виды художественной деятельности превращаются в аскетический факт» (стр. 47).
Древнерусское «богослужебное пение» – аскетическая дисциплина, и его жизненным нервом является внутренняя умно-сердечная Иисусова молитва. В Следованной Псалтири есть указание: какое количество молитв надо прочитать за пропущенные службы. Таким образом, все «молитвенное многообразие» может быть сведено к творению Иисусовой молитвы, и она является тем «зерном, из которого вырастает грандиозное дерево молитвословий Типикона» (стр. 54). Даже только присутствуя на богослужении, ум приучается к аскетическому мышлению через творение безвидной Иисусовой молитвы, а сосредоточенность, которую святые Отцы называют «трезвением», помогает воспринимать «жемчужину церковной культуры», и одно из ее выражений – богослужебное пение.

Пути воцерковления сознания

Современное сознание настолько затерло религиозные истины, что обрело «метафизическую глухоту». Восточная традиция до сих пор сохраняет «принципы синергийности», западная – отступила, в результате на одни и те же предметы установились совершенно различные взгляды. Можно даже говорить о том, что между ними образовалась непроходимая пропасть.
Начнем с понятия «человек – образ Божий», и сразу обозначаются два разных понимания. Блаженный Августин полагал, что «через познание души человек может прийти к познанию Бога», т. е., применяя субъективно-психологический метод к богословию, он «хочет возвыситься до понятия о Боге, исходя из понятия о духе человеческом»! Что из этого выходит? Свойства конечного (людского) должны быть приписаны Бесконечному. Таким образом, западное богословие мыслит «небесное, как идеализированную картину земного».
Неверная предпосылка отразилась и на понимании земного и небесного. Не отступая от откровений богооткровенной религии, восточное богословие «мыслит земное, как икону небесного». Почему?
Для такого понимания «необходимо измениться, отказаться от привычных устоев и принципов и перейти от художественной интуиции к интуиции аскетической». Святой Григорий Нисский, в противоположность блаженному Августину, говорит, что откровение Бога «ведет к познанию человека». Восточное богословие через небо смотрит на землю, а западное – по-земному судит о небесном.
Соответственно возникает и различное понимание богослужебного пения. Западное богословие мыслит «небесное ангельское пение, как идеальный образ земной музыки», а «богослужебное пение есть всего лишь идеальная музыка, только более возвышенная и благочестивая».
Какое удивительное видение предлагает восточное богословие: «земное богослужебное пение – икона небесного ангельского пения», а вовсе не идеализация земной музыки, и даже более того, принципиально отличается от феномена музыки.
Объявив методами богопознания интеллектуализм и психологизм, западное богословие внесло изменения и в молитвенную практику. Это был сокрушительный удар по основам веры.
О том, как далеко разошлись пути восточного и западного богопознания, и какая «непроходимая пропасть пролегла между ними», свидетельствует полное отвержение восточной молитвенной практики и учения Григория Паламы о причастности человека благодати! Возникшие споры и требование немедленного искоренения и осуждения исихазма со стороны западного богословия «окончились полной победой восточных аскетических принципов на Константинопольском Соборе в 1351-м г.».
Откровение богословской мысли и обобщение восточного опыта исихазма стали основой понимания того, что «человеческая природа делается способной вместить в себя божественные энергии» (стяжание благодати). Причем соединение двух энергий – энергии человеческой с нетварной божественной энергией – в православии обозначается термином «синергия», а результатом соединения является «обожение». Так конечное становится иконой бесконечного, а земное – иконой небесного.
Об этом читал сестрам лекции в монастыре исследователь древнерусского богослужебного пения, композитор и философ В. И. Мартынов:
«В православии впервые раскрывается механизм принципа иконности. Только теперь становится по-настоящему ясно, каким образом земное богослужебное пение становится иконой небесного ангельского пения, и в чем заключается разница между богослужебным пением и музыкой. Богослужебное пение есть пение преображенного человека, значит, богослужебное пение есть синергийный процесс, в то время как музыка есть процесс, реализующий энергетический потенциал только человеческого естества, стало быть, процесс одноэнергийный».
Конечно, для нас и наших современников представляют значительный интерес особенности расхождения двух мнений и, соответственно, двух духовных практик, потому что мы чувствуем на себе остаточную печать западного мышления, но, входя в новую культуру богослужебной практики и келейной молитвы, нужно отсечь опасные направления. А они прикровенны и, казалось бы, лежат на поверхности.
Например, чем не привлекательно желание «подражать Христу»? Исполнять заповеди и искать Божией благодати – одно, а стать параллельно существующей некоей иллюзорной копией – это совсем другое. Формула «подражания» расходится с формулой апостола Петра, который в своем послании обращается не к подражателям, а к «причастникам Божественного естества» (2 Петр. 1:4).
Далее В. И. Мартынов отмечает, что «принцип подражания – это не интеллектуальный, а руководящий принцип в западной аскетике. Он и повлек за собой расстройства молитвенной практики и появления аномальных форм молитвы, выраженных в воображении. Причем единственно реально существующей энергией здесь является психическая энергия человека».
Аналогично происходят этапы становления западноевропейской музыки, в основе которого коренится «магическое звуковое расцвечивание» и, соответственно, утрата синергийности, а эта утрата  равнозначна «расцерковлению сознания». 
Небольшой экскурс в историю богослужебного пения дополнен видеоматериалами фрагментов лекций  «Богослужебное пении Московской Руси» и книгой

В. И. Мартынов  «Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси» (МОК, 2014 г.)

© Игумения Ксения (Зайцева)